Два дня и три ночи - Страница 57

До этого момента в рубке был только один источник света – голубоватый отблеск от катушки компаса. И вдруг вспыхнула лампа под потолком. Держа руку на выключателе, Шарлотта смотрела мне прямо в глаза диким испуганно-ненавидящим взглядом, словно я оказался как минимум враждебно настроенным марсианином. Ее голос звучал ниже, чем обычно, и слегка дрожал.

– Кто же вы такой, Кэлверт? – Ну вот, теперь она не называла меня по имени. – Что же вы за человек? Нет, что вы за... Это ужасно! Это жутко! Только что вы убили двоих людей и вот уже разговариваете совершенно нормальным тоном, совершенно нормальными словами, будто ничего не случилось. Так кто же в таком случае профессиональный убийца? Это же бесчеловечно! Что, это так просто для вас? Или у вас совсем нет сердца? И вы совсем ни о чем не жалеете?

– Конечно, жалею. Я жалею, что не убил Квиста.

Она еще раз оглядела меня с ног до головы, как диковинный экспонат музея мадам Тюссо, и повернулась к деду Артуру.

– Я видела плывущего человека... – сказала она драматическим громким шепотом. – Я видела, как его лицо разорвали пули. Почему Кэлверт не арестовал его? Не надел наручники? Не передал в руки полиции? Он убил его! И второго тоже! Почему, почему он так поступил, адмирал?

– Здесь не может быть никаких «почему», дорогая Шарлотта, – ответил дед Артур с пафосом. – Здесь не нужны никакие объяснения. Да, Кэлверт убил их. Но в противном случае они убили бы нас. Вы ведь сами говорили, что они прибыли именно с этой целью. Неужели вас мучили бы угрызения совести, если бы вам пришлось убить готовящуюся к прыжку ядовитую змею? Этих людей нельзя назвать людьми! Что же касается вашего предложения арестовать их... – тут дед на секунду прервался, чтобы поточнее восстановить в памяти услышанную несколько часов назад формулировку, – в этой игре не бывает ничьей. Либо убиваете вы, либо убивают вас. Это опасные люди, они не знают жалости и сомнений, они готовы воспользоваться любой возможностью, чтобы расправиться с нами, а теперь и с вами. Поэтому мы не должны оставлять им ни малейшего шанса.

Милый старый дед Артур! Годы отняли у тебя зрение, но память была все так же хороша! Ты запомнил мой урок почти слово в слово... А может быть, учебный материал оказался хорошо усвоен благодаря дидактическим способностям педагога?

Но Шарлотта смотрела на командира так, словно в рубке, ставшей филиалом музея восковых фигур, появился еще один экспонат. Второй враждебно настроенный марсианин. Наконец она сердито развернулась и, одарив меня уничижительным взглядом, вышла.

– Похоже, адмирал, вы такой же отрицательный тип, как и ваш агент, – резюмировал я.

*** * ***

Она снова появилась в рубке, когда пробило полночь, и снова начала с того, что включила свет. К этому времени она привела себя в порядок, старательно причесалась и переоделась в белое платье из какой-то немнущейся синтетики. Ее лицо уже не было таким раскрасневшимся, припухлости у глаз как будто исчезли. Она одарила меня улыбкой, на которую не получила ответа, и поморщилась, но наверняка не из-за моей суровости – скорее всего, у нее болела спина. Когда волна боли схлынула, Шарлотта вновь предложила мне свою улыбку, и я вновь не воспользовался предложением.

– Полчаса назад, – сказал я весьма суровым тоном, – проплывая мимо маяка, я чуть не разнес его вдребезги. Сейчас я очень надеюсь, что мы плывем чуть севернее ближайшего острова, но вполне возможно, что он – прямо по курсу. Туман сгустился. Я уверен, что в самой глубокой шахте мира видимость не хуже, чем сейчас здесь. Я не слишком опытный капитан, я никогда не был лоцманом, и я не знаю здешних мест. Наши скромные надежды на спасение полностью зависят от надежности моего зрения. За последний час мои глаза уже немного привыкли к темноте. Теперь – все насмарку. Прошу вас выключить свет.

Пусть теперь кто-нибудь скажет, что Кэлверт не джентльмен. Я ведь вполне имел право просто крикнуть: «Выключи свет, дура!»

– О, простите. – Свет погас. – Я не подумала...

– Дело не только в этом. Нам вообще нельзя включать свет. Нигде, даже в вашей каюте. Лох-Гурон – проклятое место, но моря и скал я опасаюсь сегодня меньше всего.

– Простите... простите... И простите за то, что я вам наговорила... Я знаю, я не имею права вас осуждать, тем более не разобравшись и не попытавшись понять... Но и вы поймите... Я была в шоке. Я видела, как убивают людей... Я всегда думала, что можно убить только в гневе, в истерике, а это... Это была, скорее, какая-то экзекуция. Да, сэр Артур, мне понятна ваша позиция – убить, чтобы не быть убитым. Но ведь в тот момент вы уже ничем не рисковали... Вы сделали это так, словно в этом нет ничего особенного...

Ее голос дрожал, затихая, наконец она умолкла.

– Я должен помочь вам и вывести вас из заблуждения, моя дорогая, – взял слово дед Артур. – Кэлверт убил сегодня не двоих, а троих бандитов. Третий был уничтожен еще до вашего появления здесь. И все же Филипп Кэлверт не убийца. У него действительно не было выбора. Вот вы говорите, что он стрелял хладнокровно, не заботясь ни о чем. И во многом вы правы. Если бы он не умел выработать в себе правильное отношение к происходящему, он бы, наверное, сошел с ума. И все же эти убийства для него совсем не пустяк. Ведь он выполняет свою работу не ради денег. У него достаточно скромное жалование. – Дед Артур не споткнулся на этой фразе, но выразительно посмотрел на меня, давая таким образом понять, что она предназначена исключительно ушам Шарлотты. – Он делает это также не из любви к острым ощущениям. Насколько я знаю, гораздо большее удовольствие он получает, занимаясь музыкой, астрономией, философией. Но Кэлверт принадлежит к той категории людей, которые очень точно чувствуют, где именно проходит границ между белым и черным, между правдой и ложью, между разрешенным и недозволенным. И когда эта граница по каким-либо причина стирается и зло угрожает добру и справедливости, Кэлверт видит свою цель в том, чтобы поставить все с головы на ноги. А эта цель, с его точки зрения, оправдывает и очень сильные средства. И я вполне солидарен с его точкой зрения, дорогая Шарлотта...